Горловое пение – само по себе феномен, только некоторым народам дано так петь, извлекать странный, будоражащий и пугающий звук. Болот Байрышев родом из небольшой республики в Алтайских горах, знаменитость в мире и горлового пения, и музыки вообще. Его знают в Европе, Японии. Его голос задает тон фильму «Охота на пиранью». Он поет так, как его народ пел тысячу лет назад. Своим пением он словно приоткрывает двери в иное измерение, в котором и для него самого всегда много нового.
– Болот, вы сейчас Заслуженный артист Российской Федерации, Заслуженный артист Республики Алтай. А как все начиналось?
– Семья у нас большая, после школы мы сами находили свои дороги. Мать всю жизнь работала в сельском хозяйстве чабаном. Со школьной скамьи я в самодеятельности участвовал. В Горно-Алтайске были отчетные концерты, каждый район выступал, и я там постоянно мелькал. Но пел еще обычным голосом. Про горловое пение тогда никто не знал. Хотя в школе и был предмет «Алтайский язык и литература», но нас в школе учили другой истории. Темы горлового пения не было.
После 8 класса поступил в ПТУ, где учили на тракториста, комбайнера. Там был ансамбль, и я впервые увидел электрогитары, духовые инструменты. Начал заниматься музыкой. Играл на трубе – у нас был свой оркестр, мы играли на демонстрациях 7 ноября, 1 мая.
После училища в Майме меня отправили в Барнаул в музыкальное училище, я поступил. Но меня определили на валторну. Я без подготовки, а со мной учились ребята после трех лет учебы в культпросветучилище, все знали.
Было очень тяжело. Общежития не давали, жил на квартире. Подрабатывать некогда. В шесть встаешь, едешь в училище и там два часа занятие – постановка губ для валторны. И в шесть вечера возвращаешься. Я там учился всего два месяца. Даже не помню, что ел. Наверное, хлеб с водой. А домой возвращаться нельзя, у нас строго – пошел, не оглядывайся, денег не проси. Такое воспитание. В конце концов пошел в военкомат, написал заявление и ушел в армию.
Служил на космодроме Байконур в ракетно-испытательном полку, испытывали ракету «Карандаш» (Тополь-М), видел много запусков за два года. Служил в оркестре, играл на трубе. Я слухач: садился рядом, раз, два… и запоминал мелодию, все марши.
А после армии, в 1986 году, меня пригласили в национальный ансамбль «Алтай». Собирали музыкантов со всех районов, и одним из них оказался я. Играл на комусе (варган) и на духовом инструменте шоор. Это национальный инструмент – шоор-тростник. С этого и пошло. В ансамбле я понял, какой у нас богатый фольклор, культура.
В ансамбле почти полтора года проверял себя, стоит ли мне дальше идти этим путем. Все вокруг с образованием, а я самоучка. Хотя я с детства мечтал стать артистом, но в конце концов понял, что нашел свое место.
– Вы единственный в роду певец-горловик или отец, мать, дед пели?
– Нет, горловиков в семье не было. Но бабушка и мама хорошо играли на национальных инструментах. Мама до сих пор жива-здорова, поет, играет. Дядя мой в совершенстве владел такими национальными инструментами, как топшур, комус, шоор. Я в детстве слушал его и его мелодии на шооре, которые я слышал, я сейчас повторяю, добавляя свое видение.
Тогда горловиков были единицы, старики – Алексей Калкин, например. Он из соседней деревни, я его помню с детства. Он к нам приезжал на лошади на стоянку. С родителями сидел. Говорили, пили, видать, нашу араку. И он что-то пел странным голосом, для меня это было непонятно, и только когда повзрослел, я понял, что это горловое пение.
Он был очень известен.
– У кого вы учились горловому пению?
– По записям. На слух.
– Как начали осваивать? Это каждый может или нужно особое строение горла?
– Это загадка. Я пел, пел, пел… Спел, потом второй, третий. Начал выступать. Одно дело репетиции, а на сцене перед зрителем – другое.
Ногон Шумаров с нами работал. Алексей Калкин был еще жив, на праздниках бывал, когда я пел. Однажды он нас, молодых парней, слушал, оценивал, давал характеристику.
– А вам что сказал?
– Нас было около десятка. Я пел горловое пение, отрывок из эпоса, минуты 4-5. Есть лошадь – аргамак. Вот про меня он сказал, что мой топшур играет, как аргамак бежит, голос мой пронзает, в общем, доброе сказал. Он всем говорил доброе, каждому по-разному. И все говорил в стихотворной форме, складно. Мы, когда по-алтайски говорим, то и дело добавляем русские слова, а он говорил все чисто, складно, как пел. У него был особый дар.
– Горловое пение – это медитация? Какое у вас внутреннее состояние?
– Сам не могу этого понять. Я куда-то ухожу… У каждого исполнителя по-разному. Когда я пою часовую программу сольную, я начинаю традиционно – отрывок эпоса, это визитная карточка. Минут пять уходит на то, чтобы войти в контакт со зрителями. Но бывает и сразу. Когда вошел в контакт, «взял» их, тогда перехожу уже к своим стихам, песням, импровизациям.
В эпосе 4-5 тысяч слов, он идет монотонно. Кто не знает моего языка, минут через 15-20 встанет и уйдет. Поэтому я начинаю с традиционного, а потом перехожу на свои песни, в которые добавляю горловое пение.
Я с закрытыми глазами пою, но я все чувствую, вижу, если зрители отвлекаются, что-то меняю, чтобы их снова «взять».
Я до сих пор в поисках, чем больше я пою, тем больше я нахожу там, внутри, новые и новые звуки. Песня идет автоматически, но при этом я очень люблю импровизировать в свободной форме. Я пою авторскую песню, мелодии свои, добавляю горловое пение, и каждый раз песня по-разному звучит.
– А как вам приходят мелодии?
– Бывает, во сне. Глаза открыл – напеваю. Запомнил – хорошо. Один друг дал мне слова, я в блокнот записал, целый год при себе таскал, и только через год пришла мелодия. Я нот не знаю – просто запоминаю.
Бывают песни чисто гитарные, а откуда они приходят, я сам не знаю.
– Где за границей лучше всего принимают горловое пение?
– В конце 90-х я часто пропадал в Москве. В 1993 году с работы меня уволили, и с тех пор я на вольных хлебах. Семь лет по всей Европе путешествовал, всю Европу объехал вдоль и поперек, записывал диски, с разными музыкантами познакомился. Но самый памятный концерт был в Австрии в 2005 году. Большой-большой зал. На улице жара за сорок градусов. До меня выступала узбечка два часа, так долго, что почти все ушли из зала. Мой выход. Думаю, сейчас последние уйдут. Мне надо было петь минут двадцать. Я начал и смотрю – полный зал, люди вернулись! Я пел около часа, не отпускали.
Так везде бывает. Самый большой концерт был в Токио – пятитысячный зал. За неделю билеты были проданы. В этот зал за 2-3 года очередь занимают. Но было окно, и мы в него попали. Там акустика была такая – что-то небывалое…
Вообще в Японии был 12 или 13 раз. Там есть группа Hikashu – это профессиональные музыканты, поют старинные японские песни в современной обработке. Мы познакомились в 1988 году в Австрии на конкурсе и создали группу «А-Я» – Алтай-Япония. Выступали в Японии, в Барнауле, у нас в Горном Алтае.
– А бывает так, что вы сядете где-то на берегу и поете сами для себя?
– Редко, но бывает. В июле-августе самый пик, у меня выступления расписаны по турбазам. Назначают, например, на семь часов. А я уже знаю, что раньше девяти не соберутся. Тогда я иду на берег Катуни. Сидишь – тишина. Ветер. И бывают такие моменты – уши будто закрываются и все. Шум ветра, деревья, Катунь, и топшур – просто играешь. Я чувствую – рядом ходят люди, но сам пою. А потом глаза откроешь – на душе легко и ощущение, будто я с кем-то говорил, с хорошим человеком.
Несколько лет назад уходил с друзьями в горы, на белки. Залез на большую скалу, сел и на варгане играл. Долго играл, пел. А через год в то же место прихожу, брат в бинокль смотрит, ищет отару. Я говорю: «Где отара?» А он отвечает: «А вон, возле Кайчи-Айе». Они скалу, на которой я пел, назвали Кайчи-Айе – скала сказителя! Так и осталось.
– У вас в роду были шаманы?
– Бабушка, хоть не шаман, но руками голову лечила. Чуть не каждый день к ней приходили дети, взрослые. Помню, парень в аварию попал – голова опухшая, а в больницу он не пошел. Бабушка брала его голову в руки, что-то шептала. Несколько сеансов, и он выздоровел. В 1990 году ее не стало. По разговору она была 1904 года рождения, помнила хорошо революцию, красных, белых…
– А у вас есть способности шамана?
– Нет. Я просто пою. Может, через пение. Вот Калкин был не только сказитель, но и шаман. Я потом уже много слышал про это. Он имел этот дар. Сказители во время пения могли лечить людей, снимать усталость. Себя шаманом не считаю. Очень многие спрашивают в соцсетях про шаманизм – я не знаю, что отвечать. На сцене, когда пою, чувствую контакт со зрителем и могу их куда-то увести. Когда я пою, мне тема лирическая ближе. Европейцы, японцы – очень тонкий народ, да и у нас встречаются. У людей слезы текут. Кто-то будто уснул. И после выступления многие подходят, благодарят, говорят, что отдохнули. Кто-то говорит, что на Алтае побывал, хотя ни разу не был. А кто был, тем более…
– Знаю, у вас теперь у самого большая семья…
– Да. Мы с женой вместе учились в одной школе. Она родителей потеряла. Ее воспитала сестра. 32 года мы уже живем вместе. Две дочери, обе взрослые. У меня три внука и внучка.
– Внуки еще не поют?
– Внучка вовсю танцует. Ей 6 лет. На фортепиано ходит. Внук Тамерлан нынче в школу пойдет. 29 марта мы с ним в садике выступали. У них такая тема – алтайские национальные инструменты. Топшуур, шоор. Он рассказывал детям, взрослым, а я играл, пел. Так совместно на 10 минут концерт дали и, по-моему, неплохо…
– Болот, хобби у вас имеется?
– Я чехлы собираю. Не знаю, хобби ли это? Топшуур – хрупкий инструмент. Особый инструмент. Его всегда делают из кедра, это священное дерево, в него даже молния избегает бить. И вот я все не могу подобрать для него подходящий чехол и ищу. У меня в одной комнатушке столько чехлов, что жена даже ругается. Привезу откуда-нибудь чехол и втихаря положу, а то ругаться будет. Я сейчас уже всю филармонию могу обеспечить чехлами.
По магазинам хозяйственным люблю ходить. Я знаю, что дома нужно на кухню, вообще по дому. Но однажды понял, что на это уходит половина гонорара, – пора прекращать…
– Вы будете хедлайнером «Средиземномайского фестиваля». Что вы хотели бы сказать жителям Кипра?
– Хочу пригласить всех на фестиваль, где впервые на Кипре будет представлена культура горлового пения. Вместе с группой «Белуха Джем» мы познакомим вас с культурой нашего небольшого народа. Вы услышите древнее уникальное пение, в котором красота наших рек, гор, лесов. Вы услышите наши уникальные инструменты – топшур, шоор, комус, на которых наши предки играли много веков назад. Так что это будет настоящее путешествие в пространстве и времени…
Интервью брал Сергей Тепляков
